_ _ _ _ _ Угловая спальня _ _ _ _ _

Сказать, что у главы дома Малфоев сегодня было отвратительное настроение, означало бы ничего не сказать. А в свои лучшие годы высказывания на эту тему сам глава с наслаждением угостил бы любого чудесным непростительным заклятием.
И это только начало, Люциус. Интересно, а в Министерстве бывают вообще дни без неприятных эксцессов?- отрешенно подумал мистер Малфой-старший, спускаясь по лестнице. Недолго оставалось радоваться возможности морщиться от боли без риска для авторитета.
Мужчина, кстати, собирался пройти прямо в столовую, но резкие звук заставил его заглянуть в гостинную. Впрочем, ничего неожиданного там не происходило. Но стоило, конечно, для приличия выказать удивление.
Разумеется, есть, - успокоил он себя, - когда я ухожу в отпуск. И дома есть - когда я на работе.
Люциус остановился в дверях и изящно вскинул светлую бровь, оценивающе глядя на сына. Решив, что демонстрации чувств для одного раза достаточно, он вздохнул и щелкнул пальцами. В комнате появились двое или трое домовых эльфов, которые мялись на месте и прятали от хозяина наполненные суеверным ужасом глаза. И, разумеется, ничего не делали.
Действительно, а зачем? Они, похоже, свято уверены, что я позвал их исключительно потому, что страдаю от недостатка пары жалких дорожащих от страха существ, необходимых мне для душевного комфорта. Что ж, намекнем им на истинное положение дел.
- Если я вечером найду на вазе хоть одну трещинку, пожалеете, что не захлебнулись в собственной крови в прошлую субботу, - холодно сообщил Люциус, глядя в окно. Эльфы с испуганным визгом кинулись к осколкам, сбивчиво шепча оправдания.
Обычный день, Люциус. Как всегда. Всего одна ваза - венецианский зачарованный фарфор, тончайшая работа семнадцатого века. Даже никогда тебе не нравилась. Любимая ваза Абраксаса.
- Доброе утро, Драко, - непоколебимо спокойно произнес Малфой-старший, оглядывая комнату в поисках более серьезных повреждений.

Что ж, всё было практически в порядке за исключением уже изложенного списка неприятностей. А про него вспоминать лучше сейчас не надо - иначе это может обернуться членовредительством.
Люциус глубоко вздохнул и заставил себя отвернуться от окна.
Как не крути, а идти всё равно нужно. Позавтракать хотя бы. И на работу... ох, нет про работу пока думать не надо.
- Не думаю, что тебя это интересует, не так ли? Впрочем, думаю, ты не откажешься составить мне компанию за завтраком. Здесь ты, кажется, уже достаточно разбил, - невозмутимо ответил Малфой-старший, указывая в сторону столовой.
Может, и не стоило так строго. Он ведь всего одну вазу. Незошибочно самую дорогую. Какой же я всё-таки лицемер - ведь едва ли это волнует меня хоть сколько-нибудь больше ноющей спины. Или очередных ночных кошмаров.

Мужчина мягкой хозяйской походкой пересек гостинную и кивком пригласил юношу (на лице которого особой радости по этому поводу не читалось) последовать за собой.
Стоило бы вообще удивиться, что он так рано встал. Наверняка не выспался. Может быть, меня ждал, - успокаивающие мантры на делали резкие движения менее болезненными, но позволяли выражению лица оставаться каменно-спокойным, как всегда, а дыханию - безупречно ровным. А сердцу - стучать верно и незаметно, разумеется.

_ _ _ _ _ _ Столовая _ _ _ _ _ _

_ _ _ _ _ Министество Магии, Атриум_ _ _ _ _

Люциус Малфой быстрым шагом прошел в малую гостиную – трансгрессировал он предусмотрительно в кабинет, поэтому теперь успокоено сжимал в руке маленький пузырек.
Пусть сами разбираются, как хотят, дементор бы побрал всех этих грюмовых ставленников.
Мужчина порывисто расстегнул мантию и отбросил её в сторону. А приземлилась она, разумеется, на руки услужливых эльфов, Малфой даже не глянул в эту сторону. Тонкие пальцы тянулись к графину с водой.
Надо успокоиться, успокоиться…
Одна, две, три… Вода окрасилась в маслянисто-голубоватый оттенок. Предвкушение избавления от боли, губы болезненно кривятся, а пальцы чуть дрожат, так хорошо, что никто не видит…
Сначала сноотвергающие, потом седативные… И к чему все это идет, а, Люциус?
К чему, к чему… Ну и ладно, что ценить в этой дементоровой жизни, будь она проклята. Люциус Малфой закрыл глаза и скрестил погладил пальцем холодный набалдашник трости.
- Когда придет миссис Лестрейндж, просите её пройти сюда. И ужин – тоже накрывать здесь. И – вон отсюда, - отрезал ледяной бесстрастный голос.
Эльфы боязливо покивали и исчезли – когда хозяин в таком настроении, лучше не отвечать, не шуметь и не попадаться на глаза. Даже не зажигать свеч – чтобы не раздражать.
Зачем повышать голос, когда и так всем все ясно? Достаточно представиться. Это безнадежно…

Люциус Малфой с некоторым трудом расцепил так удобно сложенные в замок пальцы и (с еще большим трудом и без всякого удовольствия) открыл глаза.
Ох, как домовикам повезло, что их не было на горизонте – хозяин поместья уже бросил в сторону двери многообещающий стальной взгляд… который, впрочем, принял гораздо более доброжелательное и даже чуть-чуть виноватое выражение, когда милорд Малфой осознал, на кого он, собственно, смотрит.
И ничего удивительного – после сильнодействующих спазмолитиков логические операции вообще нелегко даются.
Мужчина быстро поднялся с кресла и в насколько шагов преодолел расстояние до двери.
Прости меня, Белла. Несмотря на то, что я пытаюсь испепелить взглядом любого вошедшего, я тебе действительно рад.
Совсем плохо даются.
- Добрый вечер, Белла, - тихо произнес он, чуть прищурившись, чтобы разглядеть лицо гостьи, скрытое пеленой сумерек. Когда ему это удалось, его веки удивленно распахнулись.
А чего ты ожидал, Малфой? Ты письмо помнишь? Нет чувства, что ты пропустил что-то важное?
Люциус слегка склонил голову в приветственном кивке и коснулся губами тонкого запястья гостьи. А затем бросил еще один заинтересованный взгляд в её лицо и указал на ближайшее кресло.
- Прошу. Ты … хм, прекрасно выглядишь. Я очень рад тебя видеть. Рад и… и удивлен, - все так же тихо заметил он. Ни тени дрожи в голосе - это не comme il faut. 
Демонстрировать удивление в большей степени просто неприлично – можно вернуться к обычной невозмутимой безопасной маске, которую слегка портят темные круги под глазами. Ну ничего, это же не официальная встреча, можно позволить себе…
И так слишком много нельзя, безупречность – результат, достижение которого ужасно утомляет.

Хогвартс. Действительно, сегодняшний снежный вечер так сильно напоминает какое-нибудь далекое Рождество, лет двадцать пять назад…
Надо же, сколько времени прошло, целая жизнь. Какое странное чувство – вспоминать время, когда снежные вечера казались красивыми, Лорд был еще почти человеком, а все мы немножко верили в счастливое будущее.
Люциус любил Хогвартс – то была его первая в жизни возможность оставить дом, то есть, собственно, отца, и… и понять, что стандартов это не меняет, что даже среди незнакомцев ты все тот же молодой продолжатель рода Малфоев, а это значит – почти не человек… Но дома, конечно, все равно было хуже, гораздо, за этот контраст Малфой и любил Хогвартс.
А теперь все «мы» - это бывшие Пожиратели, достойные искренней ненависти по мнению любого непосвященного и щедро получающие её от этих непосвященных. А если посмотреть в зеркало, с учетом обычной надменной маски – ничего и не изменилось.
Парадоксальные рассуждения – верный путь к неврозу.
- Да, конечно. Сейчас мне кажется, что это были довольно счастливые годы, хотя тогда мне не особенно нравилось, - легкая усмешка на губах, которая, впрочем тут же сменилась, печальной серьезностью.
Сейчас Люциусу хотелось не просто выглядеть достойным (этого после рабочего дня в Министерстве уже более чем достаточно), но и поговорить о важном.
- Белла, я сегодня получил твое письмо и нашел его весьма… необычным.
Это мягко сказано. Я решил, что тебе угрожают расправой, или на тебя наложили Империус, или отравили, или… В иной ситуации я просто не мог представить себе, как ты могла написать такие строки. Неосмотрительно с твоей стороны отправлять мне такие письма в рабочее время – если меня хватит инфаркт посреди атриума, это будет ужасно неприлично…
- Весьма необычным. Я подозревал, что с тобой что-то случилось. Сейчас же я вижу, что был прав, хотя и в несколько ином смысле. Ты … прекрасно соответствуешь разговору о Хогвартсе, напоминаешь саму себя … лет двадцать назад, - задумчиво протянул Малфой, откинувшись на спинку кресла. Пальцы правой руки безотчетно изящным жестом поглаживала набалдашник трости.
А я беспокоился. Кто меня, просил, спрашивается?

О да, тебе казалось, что ты «что-то» пропустил? А теперь тебе что кажется? Что ты идиот?
С одной стороны, он, несомненно, был рад, что с Беллой ничего не случилось – ему только чувства вины за собственное бездействие для полного счастья не хватало! Но с другой стороны…
Тысяча дементоров, Белла, как ты бываешь права! И все-таки это очень странно, очень. Похоже, что-то все-таки случилось.
Ну вот, сознание проясняется, логика работает все четче. Одиночество расслабляет, а присутствие гостей, даже друзей заставляет поддерживать  себя в форме, вести себя КАК ДОЛЖНО.
Хотя, есть, наверное, люди, для которых это не актуально, которые одинаково улыбаются и грустят наедине с диванными подушками и в толпе коллег по работе. Например…
А вот на этом нужно остановиться, сколько уже можно её вспоминать. Слишком много сильных впечатлений для болезненно консервативного сознания.
- Да, я действительно не ожидал, - коротко кивнул Малфой, - но согласись, что меня можно понять. Но скрывать… о чем ты говоришь?
Ложь – единственное, что есть в моей жизни, я не имею права отказаться от неё – иначе вокруг меня останется только пустота. Зачем мне это, разве мне слишком счастливо живется?
- Ты говоришь о новой жизни, - легкая усмешка, не презрительная, вопреки обыкновению, а печальная, усталая, - о том, что никогда не поздно начать все заново… Разве это хоть кому-нибудь удалось? Хоть раз?
Колкий взгляд прищуренных серых глаз. А что он должен ответить – что у него есть, кроме его лжи?
- Никогда.  Это просто сказка, не более. Разве я мечтал о какой-то другой жизни? - иронично приподнятая светлая бровь, небрежный щелчок пальцами, - нет, я всегда смотрел на вещи более реально – у каждого из нас своя судьба, свои роли, свои несчастья. Это неизбежно. Что я мог поделать с этим? Только признать и принять. Ты помнишь визиты моего отца в дом Блэков, Белла? Запоминающиеся эпизоды, не правда ли?
О, разумеется, великолепно надменный Абраксас, истинный Малфой, с безупречной осанкой и ледяным пронизывающим взглядом, идеально воспитанный, искренний только в одном – в своей знаменательной жестокости. Никогда не устававший упрекать сына в несоответствии гордой фамилии и находивший в автоматически воцаряющейся вокруг него атмосфере благоговейного ужаса истинное наслаждение.
Какой выбор? Хорошо, что он не слышит этого: «Малфой – не оправдание». Не оправдание. Судьба.
В комнате бесшумно возились эльфы, накрывая небольшой стол, стоящий между креслами, зажигая камин и расставляя канделябры, мягко задергивая шторы. И конечно, не уставая кланяться и бросать на хозяина опасливые взгляды. Вот они бы согласились.
Два существенных возражения: во-первых, их никто не спрашивает, во-вторых, Нои вообще всегда соглашаются с хозяином.
-  Едва ли есть необходимость это объяснять, тебе известно все это, как никому другому, не так ли? – тихо спросил Малфой, сдерживая печальный вздох, - так зачем жалеть о том, что никогда не сбудется?
Это только кажется, что аристократы – свободные блестящие господа с массой возможностей. Лорд Малфой предпочитал не думать о другой жизни, должны же у загнанного сознания быть хоть какие-то механизмы самосохранения.
И все-таки с тобой что-то случилось, Белла. Теперь я точно вижу.

Нельзя строить иллюзий, слишком больно видеть их крушение, слишком больно…
- Прости меня, я, наверное, был слишком резок. Но все это так сложно. И так печально. Об этом тяжело говорить, - Люциус болезненно поморщился и быстро отвернулся.
Очень больно. Как я все это ненавижу, все…
Он был растерян – наблюдения за стремительными метаморфозами душевного состояния Беллатрикс выводили его самого из равновесия, он не понимал, что должен отвечать на эти странно откровенные реплики, в которые лучше не вникать – это слишком сильно растравливает незаживающие раны в скрытой от всех окружающих глубине души.
Спасибо, что напомнил. Тысяча дементоров, Люциус, вот кто тебя просил, с твоими беспросветными воспоминаниями… Ты просто чудовище, она же твой друг, ну зачем было её расстраивать…
Он действительно жалел, что так ответил – ведь только что Белла выглядела такой… как это сказать, с отблеском надежды в глубине красивых темных, придающим такое чудесное молодое выражение аристократическому лицу. Ему совершенно не хотелось видеть его омраченным мучительным осознанием безнадежности жизни.
- Белла, я сказал что-то… не кстати? – нахмурился Малфой, скользнав взглядом по напряженному лицу Беллатрикс, - тебе нехорошо? У тебя болит голова?
Кажется, расшатанное здоровье – закономерная функция от  одиночества.
Тонкие пальцы опустили на край стола маленький пузырек с голубоватым зельем.
- Пять капель на стакан воды. Не знаю, что бы я без него делал после рабочего дня, - мужчина все-таки заставил себя слабо улыбнуться и услужливо наполнил стакан водой из хрустального графина.
Не выдержал бы, точно.
Он грустно посмотрел на женщину и глубоко вздохнул. На душе скребли фестралы.
Ну почему все так, почему… Как же я себя ненавижу, ненавижу этот хрусталь, этот закат, этот снег – все, что способно причинять боль, раздирать в клочья робкую надежду. А я даже не могу сердечно попросить прощения, не могу… Это как вчера с… У неё я тоже не попросил прощения.
- Белла, скажи мне, если никогда не поздно начать новую жизнь, значит, и просить прощения тоже? – почти неслышно спросил он. Первая часть фразы его не интересовала, а вот вторая… Скажем так, чисто в исследовательском смысле.
Ну не станет же он извиняться перед этой… этой… с её бездонными серыми глазами, мокрыми длинными ресницами, тихой странной улыбкой… Конечно, нет.
Вот она, наверное, никогда не называет себя чудовищем, ей не приходится укорять себя в бестактности, она так тонко чувствует, что нужно окружающим… Вот мазохистка, все вытирают о неё ноги, как угодно. Я, например. А она, она все равно…
Люциус отвел в сторону невидящий взгляд и тряхнул головой, чтобы отогнать какое-то щемящее мучительное чувство.
Что мне теперь делать? Надо сказать Белле что-нибудь хорошее, обязательно, я ведь для этого её и пригласил.
- Я так и не успел тебе сказать… Я очень благодарен тебе за то, что ты пришла. Во-первых, я вчера, кажется, наговорил тебе каких-то сухих официальных глупостей…
… я вообще вчера был в ударе на этот счет.
- а во-вторых, мне… нам обоим… в общем, по вечерам мир представляется не таким мрачным, если ты не один. А это редкое удовольствие.
Ну кто кроме Беллатрикс может понять, чего ему стоило это произнести. Это третье.
Блондин с облегчением вздохнул и отбросил со лба длинную светлую прядь.
Ты же поймешь, поймешь… Интересно, есть в моей жизни хоть что-нибудь, о чем я НЕ сожалею? Я ни о чем не сожалею, это фамильное правило. А хоть что-то, что я ценю, что хотел бы с наслаждением пережить еще раз? Тысяча дементоров, вот такие вопросы я тоже ненавижу…
Он опустил голову, устало проводя по дрожащим векам кончиками пальцев.

Прощения просить никогда не поздно.
Люциус Малфой поднял голову и отставил в сторону трость. Он думал о том, что он, наверное, единственный в мире человек, для которого эта фраза может стать новостью.
Цепь несвоевременных прощаний и невысказанных прощений – вот и вся наша жизнь. И внешнее стремление соответствовать эталону, так, просто по привычке. 
Кстати, о привычках…
Как же на свете много вещей, от которых нельзя отказаться, несмотря на то, что они не рождают в душе ничего, кроме разрушительной ненависти. Привычки, например. Жить в соответствии с ними невероятно тяжело, до обидного громоздко и совершенно безвкусно, но… Но если их уничтожить, что тогда останется? В этом вопросе Малфоя пугала не неизвестность, а напротив, отвратительно неизбежная предсказуемость ответа – ничего, ничего…
Спасибо, Белла, если бы ты знала, как я благодарен тебе за то, что ты не сердишься на меня. Невыносимая манера общения – это моя рабочая привычка, после целого дня грызни в Министерстве от неё трудно абстрагироваться.
- Зелье? Седативное, но я его использую от головной боли, - неприятная усмешка.
Каждый день после работы. Седативное. И сноотвергающее. И спазмолитики. И стимуляторы. И вообще.
Об этом лучше не начинать говорить, иначе мир гарантированно станет казаться мрачнее некуда.
А Люциусу хотелось сказать что-то такое… что-то хорошее. Или сделать. Хотя бы в качестве благодарности за понимание.
Можно попробовать. Глубоко вдохнуть. Собраться с душевными силами. У всех нормальных людей же получается, мне тоже стоит попытаться хотя бы раз…
Хотя бы из чистого эгоизма – чтобы не вспоминать о собственных проблемах. И чтобы не видеть виноватых взглядов Беллатрикс – от этого становится совсем невыносимо, от осознания, что даже ей он причиняет бол, даже в разговоре с ней с трудом подбирает слова, чтобы они выражали что-то кроме презрения  и ненависти, как обычно…
Может быть, я просто слишком редко кому-то говорю фразы, не призванные выражать презрение и ненависть. Работать надо меньше. О да, браво! Меньше работать, а что же делать в свободное время? Ходить из угла в угол в пустом замке? Или сына терроризировать? Дементор бы побрал эти замкнутые круги.
- Послушай, я подумал… Я уже давно тебя знаю и поэтому вижу, что с тобой действительно что-то случилось, - получилось как-то отрывисто, странно, но все же твердо, - может быть, ты… хочешь мне что-нибудь рассказать? Прости, если я опять сказал что-то не то, это, кажется, входит у меня в привычку, просто я никак не могу понять…
Да, весьма жалкая попытка. Но лучше, чем никаких, не так ли?
Мужчина серьезно посмотрел в глаза собеседницы, вопросительно приводняв брови, и слегка пожал плечами, извиняясь за неловкость собственных слов.
Люциус, ты настоящее чудовище. Из тебя никогда не получится чуткого друга. Ты никогда не пробовал быть хоть немного откровенным со своими друзьями, нет?
- Я вообще очень удивлен, что ты получила вчера мое приглашение, поскольку я отправлял его не лично, а с … с одной особой, целительницей, ты, наверное, её не помнишь. Она такая странная, я был не уверен, что она найдет в Мэноре совятню, - он не оправдывался, просто ему нужно было сказать что-то нейтральное, чтобы успокоиться.
К счастью, все закончилось хорошо. Ну, хоть с чем-то эта девчонка справилась.
Несправедливо, конечно, но не все же сразу – столько шагов к самосовершенствованию за один вечер никто не осилит, да и привычка обвинять самых слабых участников событий во всех бесхозных ( и собственных) промахах – одна из самых стойких.

Люциус Малфой молчал. И очень внимательно слушал.
И дружеское сопереживание здесь было вовсе не при чем.  Нет, он чувствовал что-то другое, что-то…  Боль, сжимающую сердце в тиски, ноющую, безнадежную. Вину, свою, перед целым миром, неискупимую и мучительную. Ужас – от того, с каким спокойствием он готов подписаться под каждой фразой, от того, как хорошо он понимает, какую разрушительную гамму чувств вкладывает Беллатрикс в эти слова…
Он смотрел в лицо сидящей перед ним женщины и думал обо всем, что они пережили вместе, что угадывалось навязчивыми тенями за каждым словом. Он мог бы закончить любое предложение, ни задумываясь ни на минуту – едва ли что-то в своей жизни он знал лучше, чем лабиринты оттенков этого состояния…
Жизнь – сущий ад. И несмотря на то, что Азкабан снится каждую ночь в кошмарах, всё равно – просыпаешься каждое утро и когда спадает волна животного ужаса, отдаешь себе отчет в том, что там… было не так уж и плохо… Там по крайней мере была прекрасная мечта о свободе, озарявшая тусклым светом надежды истерзанное сознание, лихорадочный шепот «мы выберемся, выберемся, только дождаться, а там, там все будет хорошо, обязательно»… Вот оно – «там». И что? И пустота. Даже хуже – понимаешь, что все, ради чего ты боролся, не просто рассыпалось в прах, а никогда не существовало, вообще… Что немногие крохи радости, которые можешь вспомнить, - просто самообман. Вот это действительно страшно.
Мысли о самоубийстве не похожи на азкабанские пытки, они – их контрастное логическое продолжение.
Люциус Малфой почти физически чувствовал, как .. как если бы его пригвоздили ледяными металлическими кольями к жесткому креслу, когда от боли теряется чувство реальности, исчезает за кромкой собственных криков надежда на то, что эта пытка когда-нибудь закончится… когда не выдохнуть из ноющих легких обжигающе холодный вязкий воздух… Это чувство было таким настоящим, таким реальным, каждое слово отдавалось в голове безжалостным эхом.
Даже если бы он захотел это прекратить – он не смог бы пошевелиться. Он знал, что ничто не может заглушить таких воспоминаний, когда они захлестывают с головой, такими вот зимними вечерами…
Малфой-Мэнор – идеальное место для душевных терзаний, ни к чему другому здешняя обстановка не располагает столь естественно.
Всей выдержки милорда Малфоя хватало на то, чтобы застыть в неподвижности, сжать кулаки, чтобы незаметно было, как дрожат пальцы, и заставить себя слушать, сохраняя безмолвие.
Три капли на стакан, снотворное. Сильное. Никакой боли, никакого притворства больше… Тысяча дементоров, как заманчиво. Я слишком хорошо понимаю, как соблазнительно просто – уснуть и больше не проснуться, больше никогда не думать о проклятых вопросах без ответов… Наверное, я тоже однажды так… сегодня, завтра, кто знает… Неужели у нас нет больше никакого выхода?
Малфой очнулся только через несколько долгих минут молчания, разозлился на себя за такую бестактность и порадовался, что не видит себя сейчас. Бледность, наверное, - еще одна из лучших черт.
- Ты права, Белла - я знаю, действительно знаю все это. Особенно по вечерам, а вчера… - горько произнес он, с трудом разжимая пересохшие губы. – Рождество. Прости, я… не должен был так с тобой поступать, просто … все так откровенно разладилось, и Драко, и Северус, и…
Судорожный выдох.
- Я не подумал, как тебе плохо. Прости меня, Белла, ты же знаешь, что я бездушный негодяй, - нервная усмешка, побелевшие костяшки пальцев, напряженно сжимающих подлокотники, - но поверь мне, я действительно тебя понимаю.
Даже страшно, насколько глубоко…
- Или лунными ночами… Да, Белла, не заводи дурной привычки проводить ночи в меланхоличном созерцании лунных лучей на холодных камнях под пронизывающим ветром – это помогает ненадолго отвлечься от осознания безысходности существования, но… но может грозить жуткими приступами радикулита, поверь мне… В этом тоже приятного мало, тем более что ежедневным проблем это не отменяет, только добавляет, - всё так же тихо продолжил он, как если бы говорил с самим собой.
Я не знаю, что делать. Не знаю. Но должен сказать, обязательно? как-то успокоить её…
Мужчина поднял голову, резко выпрямившись, протянул руку, сжав ладонь Беллатрикс, лежащую на столике, и медленно проговорил, глядя прямо в глаза:
- Но мы должны держаться. Не поддаваться соблазнам. Да, кажется, что так просто все закончить, но ведь это не выход… Если мы проявим слабость, то что делать всем остальным? Понимаю, это слабое утешение, но все же… Нам нужно чаще встречаться, чтобы не забывать это одинокими вечерами. А мне нужно чаще посылать к тебе ненормальных целительниц, да? – слабая улыбка, нервно кривящая узкие губы.
В любой другой момент Люциус Малфой удивился бы сам себе. Но не сейчас, сейчас он слишком остро чувствовал что-то щемящее отчаянное, что-то касающееся не только его самого – и старался не выдавать этого, говорить уверенно и спокойно. Не хватало только заставлять Беллатрикс погружаться еще и в его собственную боль.

Если я останусь один…
Он знал, чем закончатся такие размышления – он не останется один, ведь как только в нем перестанут нуждаться Драко, Сев, Белла, остальные, ему не хватит сил заставить себя просыпаться по утрам и смотреть на беспощадное слепящее солнце, предназначенное для того, чтобы светить счастливым людям, не знающим бремени ненависти к самим себе, и так жестоко ранящее ледяные сердца темных созданий. Как только необходимость поддерживать немногочисленных родных людей перестанет оправдывать ежечасные мучения бессмысленных будней – ничто уже не сможет удержать его от соблазна больше никогда не просыпаться.
Вот Белла тоже. Нет, я не могу её потерять, ни за что.
Пожалуй, это чувство долга или жалкие исковерканные крохи животного инстинкта самосохранения. «Должен» - такое привычное слово, им манипулировать гораздо проще и спокойнее, чем нерациональным и часто вообще недопустимым «хочу».
Тем более, когда надо думать о чем угодно, только ни о том, что ты представляешь собой, если никаких собственных желаний у тебя уже нет, и проводя дни в хлопотах о нерадивом сыне или норовящих нарушить законы или совершить самоубийство друзьях, нуждаешься в них хорошо если не больше, чем они в тебе – чтобы оправдать свое утомительное и безвкусное существование, в котором по такой отвратительно безысходной окружности чередуются страх, ненависть и боль, ощущаемые тобой или внушаемые окружающим.
- Да, - проникновенно произнес Малфой, - это действительно прекрасно, не чувствовать себя одиноким…
… хотя бы полчаса в день...
- …и действительно очень важно. Нам нужно держаться друг за друга, слишком мало на свете людей, не испытывающих к нам лютой ненависти. Я понимаю, какой это соблазн – тебе не за что просить прощения, - он не удержался и отвел взгляд, в котором блеснуло что-то необычное и чересчур личное. – И еще, позволь высказать тебе одну просьбу. Пожалуйста, не называй себя ужасным человеком в моем присутствии, у меня возникает крайне неприятным ассоциативный ряд.
Конечно, сначала доведу до полуобморока всех подчиненных, а потом думаю, что если ты, Белла, «ужасный человек», то я …
Сам виноват, и нечего на ряды пенять.
Отчаяние кажется не таким беспросветным… Как же хочется от этого отвлечься хоть на минутку.
Когда нужно отвлечься от откровенных размышлений, лучше всего заняться этикетом или хотя бы вспомнить об обязанностях хозяина дома. 
- Ты, наверное, себя еще плохо чувствуешь, Белла, - тихо сказал мужчина, - в любом случае, тебе нужен отдых или, по крайней мере, ужин. Приятного аппетита!
Практически удавшаяся обаятельная улыбка. Более того, он даже нашел в себе силы унять дрожь в пальцах и подать пример. Ужин был отменным, эльфы всегда старались от души (то есть не от души, а потому что хозяин всегда недоволен и это грозит тяжелыми телесными повреждениями). Зря, милорду Малфою все равно ничего не нравилось. Но сегодня, ужиная в компании Беллатрикс, он был почти доволен, несмотря на тяжелые мысли и плачевное самочувствие. 
- А что касается непонимания окружающих… Наверное, тебе будет интересно… Нового главу Департамента Магического правопорядка назначили. Постарайся никаких провокаций не допускать, - с усмешкой предупредил Малфой, - это становится все более опасным.
Приятно, конечно, тешить себя уверениями о том, как ты всем нужен. А есть ли от тебя толк в действительности? Контроль над ключевыми департаментами-то – хуже некуда. Грюм что хочет, то и творит.
Если до этого настроение было еще сносным, то теперь совсем испортилось.
Люциус Малфой озабоченно нахмурился и наполнил бокал Беллатрикс вином.
- Сьюзен Боунс, Белла. Знаешь такую? – через силу усмехнулся блондин, понизив голос до шепота и глядя прямо в глаза собеседнице.
Видишь, Белла, мы совсем одни. Нормальные люди боятся и ненавидят нас. Мы должны держаться, должны беречь друг друга, больше о нас заботиться некому. Стоит расслабиться на миг – и тут же чувствуешь угрожающе приставленную к горлу палочку, и ничего с этим не поделать. Мир – это для других, а наша война всегда с нами.

Сегодняшний день, кажется, не был создан для безвредного светского общения – даже Люцусу Малфою в очередной раз не удалось подобрать подходящей темы для разговора, призванного не тревожить старые раны.
- Да, Белла. Сьюзан Боунс, племянница той самой мадам Амелии, о которой мы оба сейчас думаем. Грюм славно постарался, согласись.
Интересно, что я теперь буду делать с Департаментом Магического Правопорядка? Получится абсолютно неконтролируемая структура, нет, хуже, контролируемая абсолютно – этими мракоборцами, дракон их раздери!
Размышляя о работе, Люциус Малфой безуспешно старался прогнать одно очень неприятное ощущение – чувство безысходности, как у зверя, которого загоняет толпа охотников: можно убегать, можно огрызаться, но рано или поздно… Загонят, растопчут, сломают. Это неизбежно, когда ты дерешься один против целого мира, который не намерен становиться твоим союзником или хотя бы заключить перемирие, чтобы дать тебе отдохнуть несколько часов…
На фоне таких размышлений трудно противиться искушению просто сдаться своре гончих псов, они ведь не поймут, все равно, никогда… Они так часто говорят, что ты просто преступник, не нуждающийся в понимании и сочувствии, что ты сам начинаешь в это верить… И все же…
И все же мы должны держаться. Это гриффиндорцы умирают за идею. Слизеринцы защищают своих, всегда.
Не лучшая цель в жизни? Лучше, чем никакой.
Люциус Малфой смотрел в глаза Беллатрикс и вспоминал то заседание Визенгамота. И как и много лет назад, чувствовал себя виноватым в том, что ничего не смог сделать тогда. Он сотни раз объяснял самому себе, что ничего, ничего не мог сделать, что этих четверых взяли прямо  на месте преступления, что мракоборцы жаждали возмездия, что он сам едва отвертелся, что его дома ждала беспомощная Нарцисса с маленьким сыном, что… Но все равно корил себя, вспоминая их лица. Да, они были виновны, но они – его друзья, те самые немногие свои, которых надо защищать любой ценой.
В этот раз, конечно, получилось лучше. Они, по крайней мере, свободны. Те, кто остался в живых…
- Как видишь, Белла, - мужчина через силу улыбнулся, чувствуя, как опять начинают ныть виски, - не только у тебя сегодня неудачный день.
Представляешь, как я «обрадовался», узнав эту новость. А она мало того, что Боунс, так еще и хаффлпаффка. Я с ними скоро с ума сойду.
Он сказал это просто чтобы отвлечь женщину от тяжелых воспоминаний, он не хотел жаловаться…. Во всяком случае, это было не в его привычках. А обычно – и некому.
- Но это только делает встречу еще более ценной, не так ли?
Да, встречи заставляют держать себя в тонусе, гордо поднимать голову и заявлять – держись, все будет хорошо, - даже не зная, кого убеждаешь, другого или себя…
Но все равно – это выход, один из немногих оставшихся. Ведь хаффлпаффцам в Министерстве не скажешь даже этого – стоит закричать, как они падают в обморок, стоит сделать попытку быть доброжелательным – тоже. А потом будут уверены, что им почудилось.
Люциус осушил бокал вина и стиснул подлокотники, медленно выдыхая. Он заставлял себя думать о чем-то хорошем, иначе вечерняя депрессия могла плохо кончиться – кучей пустых бутылок из-под виски в углу комнаты, очередной порцией психоделиков, несколькими замученными до полусмерти эльфами или … или как Белла вчера. Вот только вряд ли его кто-то придет спасать. Так что надо спасаться самому.
О хорошем, Люциус, о хорошем. Дисциплинировать разум. Есть же хорошее в жизни – ты вполне достойно справился с проблемами на работе и даже закрутил очередную хитрую интригу, отлично разозлив Грюма; с Беллой каким-то чудом все в порядке; а это какое-то чудо…
Он закрыл глаза, позволив себе расслабиться на мгновение и вспомнить, как…
… как вчера это какое-то чудо улыбалось и сияло мягким светом бездонных серых глаз. Да, она всем улыбается, всем желает счастливого Рождества, потому что она нормальный человек, не то что ты, милорд Малфой. Но ведь вчера одну короткую секунду она улыбалась тебе…
Странно, но стало немного легче. Люциус открыл глаза, тепло посмотрел на Беллатрикс и  улыбнулся.