_ _ _ _ _ Серебристо-серая комната_ _ _ _ _

Милорд Малфой резким движением открыл дверь кабинета и огляделся, выравнивая дыхание. Ничего особенно радующего глаз.
Ну вот ты и остался один, Люциус. Хотел? Развлекайся. Твой сын предпочел компанию крестного, друзья не хотят утомлять себя разгадыванием твоих намеков, ты предоставлен сам себе. И тебя ожидает замечательная счастливая Рождественская ночь в окружении призраков прошлого и страхов за будущее.
Вот, дементор, а в этот раз еще и с бонусом в виде ноющей поясницы. Правильно, должно же в жизни быть разнообразие, в праздник-то…
На душе было скверно, поэтому оставалось только зажечь камин (самому, эльфам и так работы хватит, да и от их наполненных ужасом взглядов уже наизнанку выворачивает). В кабинете было холодно, но это ничего, сейчас пройдет.
Он часто себя так уговаривал, когда становилось совсем плохо и нестерпимо хотелось все бросить – сейчас пройдет, надо только дожить до утра, а там новый день, новые дела, забудется…
Люциус Малфой равнодушным взглядом скользил по стенам, устало опираясь на стол. Жуткая усталость, свинцом давящая на плечи, тошнотворные волны боли, больше ничего. Бороться, на благо чего?
В последнее время Люциус приобрел неприятную привычку подозрительно оглядывать все темные углы замка и ожидать чего-то плохого целыми днями, то есть днями-то еще ничего, а вот ночами…   
Скажи еще, что ты темноты боишься или оставаться один. Смешно, да и только…
Да, конечно, смешно. Но так холодно. Здесь всегда так, он же знал. Знал. Так зачем страдать по тому, что не сбылось, не могло сбыться, никогда не сбудется?
От окна тянуло ледяным сквозняком. Или из коридора? Какая разница.
Милорд Малфой оставил трость у камина и протянул руки к огню, не нагибаясь ближе, следя безразлично за пляшущими языками.
- С Рождеством тебя, Люциус Малфой, - тихо-тихо, чтобы никто, даже стены не слышали дрожи в голосе, не видели как горько кривятся губы...

Грохот двери отозвался в висках электрическим разрядом боли, эхо рассеялось по комнате и умерло, натолкнувшись на ледяное равнодушие стен.
Мистер Люциус Малфой неохотно обернулся и окинул холодным отсутствующим взглядом хрупкую фигурку девушки. Потом презрительно (да, да, врите больше) скривив губы, отошел к столу и вынул небольшой мешочек с галеонами. В комнате по-прежнему было холодно, сквозняк пробирался под наглухо застегнутую мантию… Или выбирался изнутри, оттуда, где беспощадно ровно билось сердце, гоняя по венам не способную согреть кровь?
Стиснуть зубы сильнее, сейчас, уже скоро можно будет не прятаться, не следить за ритмом дыхания и стонать в голос, только выгнать поскорее эту девчонку…
- Ваш гонорар, мисс, - с видимым нежеланием выплюнул Малфой, протягивая целительнице кошелек. – За спасение моего друга. И молчание.
Хорошо сказано, ненавязчиво и неотвратимо. Вот бы выражать желания, хотя бы мысленно, для самого себя, всегда было так просто.
Как же больно, что же это такое. Везде, спина, виски, и вообще… Конечно, она сейчас уйдет домой, где её уже давно ждут с теплыми улыбками и искренними словами, гордая собой. Альтруистка. Разумеется, она заслужила, а я… Да что тут сравнивать…
В не заинтересованно изучающем собеседницу брезгливом взгляде мелькнула вспышка отчаянной ненависти.
- Берите и уходите, - выдохнул Малфой.- убирайтесь отсюда вон.
Ненавижу, ненавижу. Всех – её, их.. да, себя, себя. Бессмысленная злоба, только отравляет и без того нелегкое существование, но что меня ещё осталось?

Мужчина швырнул мешочек на стол и, резко (о чем сразу же пожалел, но со старыми привычками ничего не поделаешь) сорвавшись с места, подошел к целительнице вплотную. Серые глаза метали молнии, кулаки судорожно сжаты, казалось, готов ударить её вот просто так, прямо сейчас…
Дерзкая девчонка! Ну и убиралась бы отсюда, со своими глупыми гриффиндорскими принципами, со своими огромными серыми глазами и непонятной улыбкой, подальше, неужели не ясно…
- А зачем вы тогда вообще сюда пришли, мисс-неискоренимое-гриффиндорское-упрямство? – ядовито заметил он, с неприкрытой ненавистью глядя ей в глаза. – Если вас не устраивает первая половина моего предложения, я могу рассчитывать хотя бы на то, что у вас хватит ума оценить вторую? Убирайтесь, или мне не придется покупать ваше молчание.
Он знал, что последует за этим – она испугается и убежит, громко хлопнув дверью, непременно, все убегают. Он ждал вспышки ужаса в спокойных глазах, в которые ему почему-то как неприятно было смотреть. Неприятно, наверное, стыдно. Но хотелось. Почему? А, все равно, сейчас уйдет, а он останется один, опять. Как всегда.
- Неужели даже такое максимально просто сформулированное требование вы не способны выполнить? Повторяю специально для одаренных – вон отсюда, вы, ничтожество… - голос слегка дрожал, от ярости, да, конечно, он ужасно его раздражала.
О, да, Люциус, вышвырни её, - отрезал беспощадный рассудок, - она же виновата перед тобой. В том, что тебе больно. В том, что тебе одиноко. В том, что ты никому не можешь признаться в этом, даже себе. Это она сделала тебя трусом и заложником твоих принципов. Она, несомненно, заслуживает наказания, эта безответная девчушка, которая только что едва не рассталась с жизнью, пытаясь спасти жизнь человеку, который всегда относился к ней с презрением.
В висках пульсировала боль, застилая туманом глаза, заставляя болезненно напрягаться тело. Наверное, со стороны это выглядит как беспричинное бешенство. Ну и что, все ведь и так знают, что он мерзавец, бездушное чудовище, которому в радость мучить беззащитных девчонок, не так ли? Он сам знает, он давно уже в это поверил…
Он беспощадно вцепился в тонкие запястья, с наслаждением распространяя вокруг собственную боль, разделяя её с невольной жертвой его железной хватки, осталяя отметины на нежной коже, притянул к себе.
- Вы ведь боитесь меня? Боитесь же? Так уходите, слышите, - нервно дернулся уголк губ, она не должна заметить, потому что как раз в это  момент он грубо отшвырнул её в сторону двери. Но взгляда не оторвал. Почему? Почему?

Люциус Малфой резко втянул воздух сквозь судорожно стиснутые зубы и отступил на несколько шагов назад. Он ничего, нет, решительно ничего не понимал.
Что здесь вообще происходит? Она… Она должна была уйти! Ну должна же!
- Что вы такое несете? – грубо огрызнулся он, прикрывая глаза от боли, - плевать мне, как вас зовут!
Да, он положительно был в ярости. Конечно. Он сам почти верил в это. Как она смеет, ничтожна девчонка и так далее, все, как всегда.  Только взгляд такой теплый, на него, наверное, никто никогда так не … Этого просто не может быть – действительно, ни кали страха, ни блеска отчаянной смелости, ни корыстной решимости. Похоже, она считает такое поведение нормальным.
Да она просто сумасшедшая! Она не соображает, что творит.
Но как же она сказала – «боюсь вас… обидеть». Его. Обидеть. Ни за что не поверил бы, если бы сам сейчас не смотрел в её бездонные серые глаза. От мягкого пронзительного взгляда незнакомо щемило в груди, где-то внутри, вот садистка, и так ведь больно, больно…
А ты не спятил, Люциус? Ты называешь садисткой эту… Ты? Да ты её только что о стенку приложил, забыл? Провалы в памяти, сбои в логике, необъяснимые чувства -  стареешь.
У неё были длинные мокрые ресницы и растрепанные белоснежные волосы. С каких это пор он стал обращать внимание?
Никому, никому не нужен, Малфой. Ни ясно, чего она хочет, но уж точно не помочь тебе. Ты бы разве помог? Нет. А почему она должна…
Боль и отчаяние – гремучая смесь, а если еще и усталость. Он равнодушно отметил, что ему не хочется сейчас ничего – наплевать на все, скорей бы уже все закончилось, или не заканчивалось, все равно, он не знает, ничего не знает…  Отключиться от реальности не давали только волны острой боли.
- Что вам нужно от меня? Вы мне не нужны, слышите. Уходите. – срывающийся шепот, дрожащий, исступленный.
Ну уходите же, пожалуйста. Уходите, оставьте же меня.
Он этого хотел. Ну конечно, хотел. Это ведь очевидно. Вот только еще один взгляд в её глаза и он её выгонит. Всего один.

Люциус Малфой терпеть не мог попадать в дурацкие ситуации. А эта была определенно из их разряда. Впрочем, его «собеседница» этого здравого (да, мистер Малфой всегда гордился своим исключительно здравым мышлением) мнения, поэтому он чувствовал себе совершенно отвратительно.
Если он и не осыпал её потоком отборных проклятий, то только потому, что потерял от возмущения дар речи.
Слышишь, Малфой, она обещает не делать тебе больно. И помочь. Тебе, ты слышишь? Мерлин Великий, лучше б не слышал, с такими психами и самому двинуться недолго.
Проанализировав свои ощущения, милорд осознал, что он, очевидно, уже недалеко от описанного состояния. Он не может выгнать из своего собственного кабинета чрезмерно назойливую и вообще ненормальную целительницу, которой в Мунго пора не работать, а лечиться. Он – Люциус Малфой, Министр Магии, темный волшебник, хладнокровный убийца, истинный аристократ и редкостный садист. Как тут не сойти с ума?
- Послушайте вы, полоумная девчонка, если вы мне еще хоть слово ска…- яростно начал он, стараясь заглушить вместе с мягкими интонациями девичьего голоса и  собственные терзания всех мастей.
Но тут на сведенное судорогой плечо легла ладонь. Перед глазами вспыхнуло воспоминание о таком же странном мгновении несколько часов назад – робкая улыбка, странный бездонный взгляд, чужие пальцы, мягко гладившие его кисть. Резкий свистящий вздох, сердце, мучительно пропускающее один из ударов неизменного ритма…
Люциус Малфой считал себя практически бесстрашным человеком, способным в совершенстве владеть собственными эмоциями. Он вообще был высокого мнения о себе, иногда это помогает справляться с жизненными разочарованиями. А иногда…
- Уберите от меня свои руки! – дикий вопль. Он порывисто дернулся, сбрасывая с плеча её руку, как будто она была ядовитой змеёй, и с размаху отвесил такую пощечину, что целительница отлетела к камину и упала на пол.
Вот это было совсем зря и гуманизм не при чем. Вряд ли девушке сейчас было больнее, чем самому Люциусу. Тихий вымученный стон сквозь стиснутые зубы, заслоняющая все реальное вокруг беспросветная боль, отчаянные обрывки мыслей где-то далеко…
Почему, ну почему так? И даже, конечно, как всегда никого, никого… Почему нельзя сказать, кому-нибудь, просто признаться. Как же больно, Северус, счастливчик, мне бы такое проклятие и больше никогда…
Люциус медленно опустился на диван и спрятал лицо в ладонях. Так, кажется, легче дышать и ждать, пока утихнут волны боли, хоть немножко.. Если бы только…
Если бы только что, Люциус? Умереть? Трус, слабак, вот кто ты. Да, я. Ну и пусть, только бы это закончилось, все закончилось – пикировки в Министерстве, лживые интонации, тошнотворные маски, ночные кошмары, жуткие воспоминания, испуганные взгляды. Просто закончилось.

Нет, заставить себя открыть сейчас глаза – это уже слишком. Может, достаточно на сегодня, достаточно для одного рождественского вечера мирной и счастливой жизни?
Как все это странно, все …
Нежный спокойный голос – «пожалуйста». Ему. Не делать резких движений. Он только что не брезговал идеей её убить, она советует ему не делать резких движений. Она точно ненормальная.
Дышать ровнее, легко сказать. Наверное, это порог.
Физическая боль хороша, когда заглушает душевную. Но, выжигая страдание, она оставляет на его месте равнодушие. Вот как сейчас – ни о чем не хочется думать. Ни об одиночестве, ни о холоде стен и портьер, ни о холоде лиц и душ. О реальности, которую видишь, открывая глаза, о кошмарах, которые видишь, когда глаза закрыты. О выходе, которого нет. О желаниях, в которых нельзя признаться.
Сказать ей? Пусть делает, что хочет. Может, уйдет и оставит меня в покое. Вряд ли.
Это же вполне логично – она целительница, специалист, и вообще. Но сказать трудно. Малфои не признаются в своих слабостях.
Кажется, Драко в этом смысле немного легче. Все-таки методы воспитания со временем смягчаются. Поколений через пятнадцать станем нормальными людьми. Смешно, да?
Не смешно, только больно. Ничего, кроме боли, так безнадежно, что забываешь разумно определять её источник и выстраивать причинно-следственные связи.
Вдох. Выдох. Вдох, глубже.
Не будь трусом, Люциус. Наверное, надо учиться жить, как все.
Такой долгожданный мир, такой трудоемкий порядок, такая счастливая жизнь, в которой ему просто нет места, в которой он никому не нужен, никому не понятен, даже самому себе.
Придумывать едкие замечания не было сил. И вообще все происходящее казалось мистеру Малфою несносно глупым, поэтому собственная вина становилась еще тяжелее. Впрочем, терзания по поводу несовершенства собственного поведения в последнее время составляли значительную часть досуга неприступного хозяина Малфой-мэнора.
- Вы… вам, кажется, надоело жить… - слабая усмешка.
И вы добились своего, хорошо. Стоит позаимствовать ваш опыт стратегии ведения диалога. Хотя я так долго терпеть измывательства вздорных аристократов, конечно, все равно не смогу.
- Спина, - вымучено, со свистом выдохнуть сквозь зубы. Главное – начать, дальше должно быть легче, - я вчера, знаете… очень холодный ветер в спальне, одним словом.
Она не знает, никто не знает. А я опять не мог уснуть. И не очень-то этому огорчался – ничего хорошего все равно не приснится. И мне даже некому на это все пожаловаться.
Надо же, и правда легче. Рождественские чудеса, не иначе.

Люциус Малфой почти физически почувствовал, как целительница, наконец, отводит свой невыносимый взгляд в сторону, и с облегчением вздохнул. А потом вникнул не затуманенной частью сознания высказанные рекомендации и искренне порадовался, что сидит, потому что падать в обморок в присутствие этой полоумной девчонки под убойным впечатлением от её же нахальства – это уж слишком большой статусный провал даже для рождественского вечера.
Впрочем, кроме того, что для него, Люциуса Малфоя (далее следует обычная череда эпитетов, касающихся бывших и действующих должностей), рекомендации абсолютно неприемлимы, больше по существу возразить было нечего.
Такой логический вывод настроение милорда Малфоя, конечно, отнюдь не улучшил – он терпеть не мог признавать, что и другие люди иногда бывают в чем-то правы.
Но как часто говорил один небезызвестный темный волшебник и выдающийся садист (да терзает вечно тьма то, что осталось от его души), боль – лучший аргумент в любом споре.
Надо бы, конечно, поставить её на место. Но сил уже нет никаких. А может, и правда легче станет?
Пожалуй, ради нескольких вдохов, не обремененных острыми спазмами, мистер Малфой готов сейчас был даже на такое унижение.
Ну, если уж очень, я всегда могу ей память стереть, -  мелькнула где-то далеко успокаивающая мысль. Чего «уж очень» раздавленное усталостью сознание не уточняло.
Вообще, неплохая тенденция выбора стратегии построения взаимоотношений с окружающими прослеживается – только успевай заклятие забвения накладывать. Полюбуйтесь, это мистер Малфой так успешно адаптируется к мирным порядкам. А ещё сына критикует.
Хотя с самокритикой у Люциуса тоже было неплохо, то есть, наоборот, плохо – он бы порадовался, если бы этой самокритики было поменьше или она была не такой объективной и справедливой. Да, со стороны он смотрится катастрофически самовлюбленным человеком, ну и что? Никто ведь не знает, что ему просто некуда деваться от самого себя.
Наверное, стоит что-то ответить этой, хм, целительнице. А, да фестрал с ней, не буду. Она сама, в конце концов, ставит меня в неловкое положение. Ей должно быть стыдно.
Это, конечно, уже отнюдь не самокритика, но как бодрит!
Непослушные пальцы медленно расстегивали мантию. Да, все-таки придется прибегнуть к «рекомендациям» этой девчонки. Думать ни о чем, кроме боли, не получалось.
Так, теперь рубашку. Тысяча дементоров, как холодно! Ах да, как я мог забыть, я же дома.
Он выпрямился, не двигая с места и стараясь сохранять каменное выражение лица и безразличие в голосе. Не то чтобы очень хорошо получилось, да и пусть, сколько можно уже… нельзя Аваду, так хоть Обливейте.
- Не могли бы вы поторопиться, здесь довольно, хм, прохладно, - гордо, бездушно, как будто критика очередной неправильно оформленной заявки. Надо сказать презрительно. Никто не узнает, что хочется – жалобно. Никто.

Наверное, действительно хорошее лекарство, поэтому становится так тепло коже, так спокойно, так хорошо… Ведь это не от сильных, уверенных прикосновений пальцев, правда? Ну, конечно, нет. Конечно, дело не в том, что можно чувствовать кого-то совсем рядом, слишком близко, слышать ласковый успокаивающий шепот, даже не различая слов, просто наслаждаясь звуком голоса…
В душе разливалось приятное тепло.
Дементор, почему же так хорошо? Совсем разучился доверять… доверяться другим. Надеяться только на себя – это так утомительно, а тут она… Луна Лавгуд. Я запомнил, почему? Ничего, ничего, я забуду, совсем скоро, а сейчас можно… В Рождество…
Разумеется, он не признается никому, что ему нравится слушать, как его ласково уговаривают успокоиться, как осторожно поглаживают плечи, как украдкой доброжелательно смотрят – без вечного страха и непонимания.
Стирать память целительнице милорд Малфой передумал: все равно, если она что-нибудь расскажет, никто ей не поверит, спишут на её обычные причуды. Он самодовольно улыбнулся, довольный тем, что пришел к столь замечательному выводу, освобождающему от лишней работы. Кроме того, ему удалось качественно убедить себя в том, что принятое решение с необъяснимым желанием доверять почти незнакомой симпа.. нет, конечно, самой обыкновенной девушке никак не связано. 
Даже странно, как быстро меняется к лучшему настроение, когда каждое движение не причиняет мучительной боли, а мышцы приятно расслаблены.
Но вот прояснению сознания такие шокирующее привычные ощущения, конечно, не способствовали, это факт. Например, хотелось чего-то… хорошее что-нибудь сделать, что ли… Или как-то так.
- Лучше, - тысяча дементоров, получилось почти благодарно, ну и пусть, стыдно будет завтра, когда от накатывающих теплых волн удовольствия останутся только воспоминания…
- Я не стану называть вас бездарностью. В сравнении с моим секретарем вы просто…
И не только в сравнении, вообще, со мной очень, очень редко так разговаривают и … Какой изящный комплимент, Люциус!
Так, эту мысль лучше не развивать. Сосредоточимся на чем-нибудь другом. Кажется, я хотел сделать что-то хорошее. Какая идея.
Приняв пристойный вид (то есть одетый, поскольку от странноватого затуманенного взора избавиться не удалось), мистер Малфой подошел к столу и взялся за перо.
- Что касается дополнительных поручений, то поскольку вы рекомендуете мне немедленно отправляться в постель, - ехидно заметил милорд, протягивая девушке сложенный пергамент, - то вы, вероятно, будете счастливы сами отправить это письмо миссис Лейстренж.
Он рассчитывал, что имя адресата напугает мисс Лавгуд, но не слишком огорчился тому, что его ожидания не оправдались. Этот эмоциональный эффект, конечно, отнюдь не объяснялся тем, что он был занят лицезрением странной, какой-то нечеловечески притягательной улыбки самой мисс Лавгуд.

Люциус Малфой, не решаясь двинуться с места, смотрел на улыбающуюся девушку и молчал. Мерлин великий, как она улыбалась! Так ласково, трепетно, так тепло и честно… Он стоял и пытался вспомнить, чтобы кто-нибудь когда-нибудь так ему улыбался. Память отрешенно воскрешала множество улыбок: холодную безупречно красивую – Нарциссы в свадебном белом платье, презрительную бесчувственную – мистера Абраксаса Малфоя, смущенную виноватую – Драко, ледяную призванную быть щитом для всего настоящего – несравненной Беллатрикс, тысячи и тысячи пустых и жалких – заискивающих ничего не значащих лиц, пугающе идеальную, неотвратимо глубоко прячущую боль – собственного отражения в потускневшем зеркале. Но ни одной такой…
Надо же, я уже привык к этому музыкальному голосу, даже различаю слова. Впрочем, к пониманию их смысла это меня не приближает.
Зато мечтательные серо-голубые глаза словно излучают мягкий лунный свет, так прелестно искренне… Нет сил отвести взгляда, как бы на этом не настаивали правила приличия.
Можно, сегодня можно, Рождество…
Девушка невыносимо элегантным легким жестом поправила на плечах яркую шаль и непринужденно помахала рукой. Ему. Как у неё это получается так естественно? И сказала…
- Я… и вам. Тоже, - выдавил он нерешительным шепотом, когда девушка уже скрылась за тяжелой дверью. Ну не мог же он ей ответить  в глаза, это было бы слишком… слишком доверчиво, почти…
Ну нет, это уж превратное толкование ситуации.
Ну а как еще её толковать, когда внутри так тепло, странно, непривычно спокойно? Наверное, эта чокнутая целительница и в этом права – пора идти спать.
Милорд Малфой решительными шагом вышел из комнаты, радуясь свободе движений. Если сосредоточиться только на физических ощущениях и обратиться к многолетнему опыту контроля собственных эмоций, можно не обратить внимание на то, с каким притворством было произнесено мысленно «чокнутая» и то, что хотелось сказать вместо этого.

_ _ _ _ _ Угловая спальня_ _ _ _ _